Пароль — Родина - Лев Самойлов

Именно так он должен был дать знать о себе и товарищах. Просигналить огнем опасно, кричать рискованно.

После воя все замерли с гулко бьющимися сердцами. В эти секунды решалась судьба задания. Если гитлеровцы услышат шум и заподозрят что-то неладное, пиши пропало: они сейчас же откроют огонь вдоль берега и начнут простреливать весь участок намеченной переправы. Видимо, понимал это и немецкий майор. Он стоял чуть дыша и испуганно поглядывал по сторонам.

В непрерывном верчении пурги будто потонули позывные Лебедева. И все же советские бойцы на том берегу Нары, ожидавшие партизан, услышали их сигнал.

Через несколько минут, когда партизаны уже стали обдумывать другой возможный способ переправы, из тьмы вынырнула маленькая рыбачья лодчонка, которую пригнал худой, длинный боец с винтовкой за спиной, в шапке со спущенным верхом. Он не спешил причалить к берегу. Поставив лодку поперек реки, деловито и спокойно поднялся, снял винтовку и приказал!

— Старшого ко мне!

Лебедев вышел вперед. Боец оглядел его и неторопливо стал задавать вопросы, будто делал это не под носом у врага, а в самых что ни на есть привычных условиях.

Убедившись, что здесь свои, боец быстро подогнал лодку к берегу и пригласил:

— Тогда сажайтесь… Только лодка больно мала. Попробуем, однако…

Все быстро уселись, а фон Бибер, которому теперь развязали руки, покорно опустился на указанное ему место возле Кирюхина.

Однако переправиться на лодке не удалось. Маленькая, дырявая, перегруженная (пять человек), она в трех-четырех метрах от берега тяжело осела до краев и затем v перевернулась. Все ее пассажиры оказались в обжигающе холодной воде. Лебедев сквозь зубы матерно выругался. Немецкий майор глухо вскрикнул и, захлебываясь, судорожно вцепился в Кирюхина. Кирюхин, опытный пловец, схватил фон Бибера за воротник шинели и свирепо выдохнул одно из немногих известных ему немецких слов: «Швайген!»[10]

Под ногами ощущалось дно. Вода у берега доходила только до груди.

Боец, пригнавший лодку, невозмутимо предложил:

— Пойдем вброд…

— Какая здесь глубина? — спросил Шепилов.

— Здесь не выше шеи будет, — успокоил боец. — В других местах поглыбже, а тута подходяще. Айдате за мной.

Толкая впереди себя пустую и полузатонувшую лодку и приподняв над водой голову с заснеженной шапкой-ушанкой, он пошел к своему берегу. За ним гуськом двинулись остальные. Кирюхин все так же держал за воротник шинели немецкого майора, который натужно дышал и, видимо, был даже благодарен русскому партизану за эту невольную поддержку и заботу. Он осторожно перебирал ногами, а иногда, оступившись, булькал в воде, поддерживаемый сильной рукой Кирюхина.

Вскоре вся группа выбралась на противоположный берег. Здесь их нетерпеливо ждал командир батальона капитан Накоидзе. Со всех «ныряльщиков» стекала вода и тут же замерзала тонкими сосульками, пар от дыхания вырывался из горла и, подхваченный холодным ветром, уносился прочь. Фон Бибер дрожал и лязгал зубами. Он несмело топал ногами в разбухших от воды сапогах и удивленно смотрел на советского офицера, который обнимал «руссише партизанен». Удивительный народ, эти русские: обнимаются в такое неподходящее время.

Уже наступил рассвет, когда партизаны с пленным немецким офицером попали в штаб дивизии. Здесь майор фон Бибер обсушился, согрелся кружкой горячего чая, выкурил подряд две папиросы, после чего почувствовал себя бодрее и спокойнее. На его лице с длинным носом снова появилось выражение напыщенной самоуверенности. Сидя перед начальником разведотдела, он даже позволил себе несколько театральных жестов: то вытягивал далеко вперед ноги, то вскидывал голову и, сощурив глаза, с нахальным любопытством поводил ею из стороны в сторону, то поправлял на плечах смявшиеся и потускневшие серебристые погоны. А потом заявил, что вообще разговаривать не собирается.

И все же в каждом его жесте, в каждой его фразе сквозил страх, настоящий животный страх. Под напускным спокойствием, под наглостью и бравадой скрывалась трусость. Перед тем как начать давать показания и вымаливать пощаду и жизнь в обмен за нарушение военной тайны и присяги своему фюреру, Бибер еще оттягивал время, ломался и кривлялся, как кривляется цирковой клоун, напяливший на себя надоевшую ему маску и выучивший на память бесцветные реплики в отведенной ему шутовской роли.

Начальник разведотдела штаба дивизии, немолодой усталый подполковник с покрасневшими от бессонницы глазами, отлично понимал, что пленный пока еще играет в благородство, но что при первом же нажиме с него слетит вся мишура и он развяжет язык. Подполковник терпеливо следил за актерскими жестами фон Бибера и выслушивал, наклонив голову, его нудные рассуждения на тему о величии национал-социализма, о силе германского оружия и скором падении Москвы.

Но вскоре вся эта канитель подполковнику надоела. Он подошел к пленному и негромко, но очень твердо и отчетливо сказал по-немецки:

— Перестаньте болтать чепуху. У нас мало времени. Война! Нечего прикидываться дурачком. Нам нужны точные и ясные ответы.

И, видимо не сдержав накопившегося раздражения, подполковник прикрикнул:

— К черту!

Окрик подействовал почти магически. Фон Бибер испуганно заморгал глазами, съежился и судорожно проглотил слюну…

Короче говоря, через несколько минут, правда, оговорившись, что у него нет иного выхода (последняя дань фальшивой театральности), фон Бибер подробно и толково ответил на все вопросы подполковника. А когда в комнату вошел командир дивизии генерал Селезнев, немецкий майор браво вскочил на ноги, прищелкнул каблуками и заявил, что своими показаниями он хочет помочь советскому командованию поскорее прекратить эту бесчеловечную войну, так как он в душе всегда был гуманистом и даже сочувствовал германским социал-демократам.

Селезнев усмехнулся, ничего не ответил и энергичным жестом предложил майору садиться.

Показания Бибера, обладавшего удивительной, почти феноменальной памятью (об этом он поспешил сообщить в начале допроса), представляли немалый интерес. Бибер как из пулемета наизусть цитировал выдержки из приказов Гитлера, из директив командования группы армий «Центр», перечислял наименования мест дислокации армий и корпусов, номера приказов, даты и другие данные.

Немецкий майор фон Бибер старательно выторговывал себе не только право на жизнь, но и право на относительный комфорт в предстоящем плену.

Спохватившись, что он выболтал слишком много, Бибер внезапно осекся. Больше он ничего не знает, ничего не помнит. И вообще его честь офицера и патриота великой Германии не позволяет ему раскрывать все планы немецкого командования.

Начальнику разведотдела, иронически сощурившему глаза, пришлось вновь несколько раз прикрикнуть на заартачившегося майора.

— Все это оставьте для мемуаров… если вам придется их писать, — резко заметил начальник разведотдела и спросил в упор: — Какая задача поставлена перед четвертой армией?

Бибер помялся немного, но все же ответил:

— Четвертой армии с подчиненной ей танковой группой было приказано нанести главный удар вдоль шоссейной дороги Рославль — Москва и прорвать оборону ваших войск в районе северо-восточнее Рославля. После прорыва армия должна частью сил прикрыться с востока, а главными силами двигаться в северо-восточном направлении; с целью обхода Вязьмы с юга и востока. Подполковник нетерпеливо прервал пленного:

— Это произошло месяц назад! Дальше!

Бибер сморщил белесые брови, видимо, вспоминая текст приказа фюрера, и продолжал, даже не ожидая дальнейших вопросов:

— По директиве командования группы армий «Центр» нашей армии во взаимодействии с девятой армией надлежало уничтожить окруженные в районе Дорогобуж — Вязьма ваши войска и по возможности быстрее высвободить моторизованные соединения для выполнения новых задач.

— Каких именно? — поинтересовался Селезнев.

— Развивать наступление с рубежа Калуга — Медынь в северо-восточном направлении с целью захвата и удержания дороги у Калуги до подхода в этот район двенадцатого армейского корпуса.

— И это давно известно. Нам нужны сведения о нынешних оперативных планах ваших войск.

Бибер проглотил слюну, теперь он опять очень торопился, словно боялся, что его кто-то опередит и первым даст показания, и одним дыханием выпалил:

— Офицеры из штаба рассказывали, что пехотные, моторизованные и танковые дивизии четвертой армии должны нанести удары севернее и южнее магистрали Москва — Минск и вдоль Варшавского шоссе на Подольск.

— Сколько дивизий в четвертой армии? — спросил генерал.

— Этого я не знаю. — Заметив недоверчивый взгляд генерала, Бибер добавил: — Думаю, что около двадцати.